Автор: Фран с точкой
Взято с: http://ficbook.net/readfic/1325812
Кёя аккуратно задвинул за собой дверь, развернулся и врезал по ней кулаком, и еще раз — толстое дерево хрустнуло, в глубине отсека что-то зазвенело. Он лизнул костяшки, закрыл глаза, пережидая дурную волну. Спустил сумку на пол и привалился к двери спиной. Он потерял бдительность на целых двадцать минут, за это время Гокудера Хаято, мерзкая обуза, мог успеть дважды разнести самолет. Судя по тому, что этого еще не произошло, он так и не рискнул открыть свои коробочки. Или не сумел, что вряд ли.
Значит, опять старый добрый лэптоп. Картинки всплывали сами собой: с мокрыми волосами, до пояса замотанный в полотенце, Гокудера устроится на кровати, откроет пиво и закурит. Наденет очки, разложит свои убого зашифрованные листочки, в известном одному ему порядке расставит все двенадцать коробочек. Никто не знал, как он раздобыл информацию о подлинном назначении тех аукционных лотов; Кёя подозревал, что не обошлось без интуиции Вонголы. Колец больше не было, но Гокудера оказался преданным всем своим гнилым нутром не владельцу кольца или носителю титула, а чужому сердцу. Иногда Кёю это забавляло. Их частный рейс Такома-Нарита могли отменить из-за погодных условий, Гокудера опасался, что после аукциона придется брать номер в отеле. Дергаться было из-за чего — четыре коробочки Урагана, четыре Дождя, по две Грозы и Солнца; и четыре коробочки Облака, обещанные Савадой. Кёя мечтал о них так долго, что остался неудовлетворенным. И возможная неудача с отлетом, и удачное завершение торгов его не взволновали. Остальное наследие Лоренцини, пущенное с молотка разорившимся владельцем «старинных подсвечников», как назвал работы покойного Инноченти лицитатор, забрал Гокудера. Взвинченный, на удивление молчаливый, тот не выпускал из рук кейс со своей долей, но в зале ожидания не утерпел, полез с идиотскими советами — и только рукой махнул, сверкнув глазами. Кёя убрал тонфу, дождался бортпроводницы, имени которой не помнил, и оттеснил Гокудеру плечом, не слушая полетевших в спину ругательств. Большую часть он уже понимал и даже мог при желании ответить, но не видел смысла. Все их общение с самого начала было бессмысленным.
Он улыбнулся с закрытыми глазами. Оригиналы выкупленных чертежей в хранилище надежнее Банка Японии — во внутреннем кармане его пиджака, но Гокудера отсканировал стащенные у лицитатора копии и не успокоится, пока не засыплет клавиатуру пеплом. Не отрываясь от монитора и своих детских, любому идиоту понятных шифровок, он засунет окурок в банку резким движением пальцев — странно красивых, несмотря на заметные шрамы. Бледная кожа ровная там, где не изуродована старыми ожогами, и гладкая, как у девушки — ниже локтей светлый тонкий волос спален начисто. На левом запястье под связкой кожаных ремешков прячется созвездие родинок, одна крупнее, остальные выстроены полукругом. Напоминает след кошачьей лапы. Можно принять за татуировку, но татуировано у Гокудеры правое плечо. На безымянном пальце правой руки кольцо Урагана А-класса, сделанное, по словам Сасагавы, на заказ самим Росси; Кёя знал, что Гокудера снял кольцо с трупа. На большом и среднем левой — еще два, обычные побрякушки. Сам он был вынужден пользоваться дрянью немногим лучше из тех, что не выдерживали даже вдвое ослабленной концентрации Пламени.
Руки Гокудеры, изученные за время бессмысленных заседаний Альянса и сборов в узком «семейном» кругу, Кёя знал лучше собственных и смотреть, чтобы видеть их, давно не было нужды, но на обратном пути все пошло наперекосяк. Гокудера внезапно уселся напротив, расставил на столике между их креслами драгоценную добычу, и от его пальцев некуда было деться. Кёя следил поверх газеты, как они — беспокойные, суетливые — вспархивают то к встрепанным волосам, то к губам, не считая тех растянутых секунд, когда Гокудера снимал очки и замирал, посасывая кончик дужки. Кёя не выдерживал, поднимался и уходил к кабине пилотов, хватаясь за спинки кресел. Эта поездка была дурной затеей и не могла закончиться ничем хорошим, Савада чувствовал это, но ему тоже некуда было деваться — Кёя работал в одиночку, и каждое его одолжение принималось с благодарными обещаниями непременно вернуть долг. Благодарный, загнанный в угол зверек с острым чутьем, как обычно, оказался прав. Боинг потряхивало вместе с единственными пассажирами, они никак не могли выбраться из зоны турбулентности. Шторм трепал океан далеко внизу, безопасный здесь, на высоте, невидимый за мелкой моросью, сеющей в стекла. Кёю отчетливо мутило. Гокудера плевал на болтанку, цедил кофе чашку за чашкой и умудрялся курить в служебном туалете. В очередной раз Кёя взломал дверь, но не стал бить сразу, а сначала вынул дымящуюся сигарету двумя пальцами и растер в кулаке. Пустил воду, смыл труху в умывальник. Гокудера отмер и ударил первым, зацепил нос; Кёя ударил в ответ: ткнул легонько в искривленный злой рот, но кровь мгновенно окрасила зубы, закапала на пижонски задранный расстегнутый воротник.
Они топтались, как в нелепом вальсе, вбивая попеременно один другого в стенки. Для драки было слишком тесно, все это казалось по-детски глупым. Кёе стало смешно. Он отпустил Гокудеру, получил под дых, дал сдачи несильным хуком и боднул в лоб. Гокудера грубо и замысловато выругался, но не стал отвечать. Они стояли друг напротив друга, Кёя беззвучно смеялся, Гокудера сопел и слизывал кровь по-кошачьи розовым языком. Его губы распухли — тоже розовые, расслабленные и мягкие. Наверняка мягкие. Дико глянув, он отвернулся к умывальнику. Кёя прогнусавил: «Попроси у своей бортпроводницы аптечку», отодвинул сломанную створку; их снова тряхнуло, его швырнуло вбок и ударило о притолоку. Он добрался до своего места и упал в кресло, прижимая к носу платок.
Спустя секунду в лицо задышали, схватили за грудки: Кёя поднял веки, сощурился, — Гокудера пригнулся так низко, что Кёя успел разобрать цвет его осатаневших глаз, чистый и прохладный, как лесной родник. Странное это было мгновение, беззвучное и долгое. Кёя опустил руку и смотрел, пока в салоне не замигало; свет погас, и Гокудера рухнул сверху, заехав по многострадальному носу локтем. Кёя спихнул его, Гокудера вскочил и едва не упал снова. Ревущие двигатели глушили испуганное щебетание бортпроводницы — красивая, с рекламной улыбкой, она строила Гокудере глазки, весьма успешно, насколько Кёя успел заметить. Он запрокинул голову, посмотрел на платок и приложил обратно. Гокудера приник к своему иллюминатору, вслепую щелкая карабином ремня. Бортпроводница все надрывалась срывающимся голоском, Кёя разобрал бесконечное «пожалуйста, сэр, пристегнитесь, сэр» и с улыбкой попросил принести льда, прочитав на бейдже имя: Ма-ри. Мари захлопала изогнутыми слипшимися ресницами, и стало заметно, что ей вряд ли есть восемнадцать.
«Не дрейфь, умирать будем недолго, — крикнул Гокудера, сгреб коробочки в кейс и тряхнул запястьем. Глядя на часы, проорал: — С эшелона самолет сваливается не дольше трех минут. Максимум — пять. Самое время молиться». Мари залепетала что-то о надежности двигателей и опытности пилотов Вонголы, Гокудера засмеялся. «Истребители, планеры, хоть космический шаттл — после достижения критического угла сваливаются все, независимо от мощи силовых установок. Самолет летит за счет крыла, а не двигателя. Слышала когда-нибудь о Бернулли? Это такой математик… Короче, крыло имеет свой специфичный критический угол атаки, — он плавно повел рукой, — и при его достижении обязательно сваливается. У нашей машинки угол двенадцать градусов. Если мы сорвались с потока, есть только один способ это сделать — уменьшить его». Кёя дернул раскрывшую рот девчонку за рукав униформы и усадил в свободное кресло. Гокудера развернулся к ней, возбужденно блестя глазами. «Главное — ни в коем случае не тянуть ручку на себя, тогда точно пиздец. Добавить легонько тягу, чтобы уменьшить потерю высоты. Ручку строго от себя, — он выдвинул кулак и потянул обратно: — Как только крыло подхватит поток — плавно, но энергично выводить. Это очень важно, плавно — но не медленно. Крыло и рули взаимодействуют с подвижной воздушной средой, она не терпит никаких рывков, тем более близко к критическому углу. Если рвануть резко, окажемся в новом сваливании, выхода из которого уже точно не будет. Дальше только штопор. Поняла?»
Мари с глупеньким смешком замотала головой — и уже не смогла остановиться. Кёя открыл для нее бутылку минеральной воды и успокоил: «Мы летим, как птица». Гокудера перевел на него взгляд. Девчонка молча давилась водой. «Птица никогда не бьет крыльями по воздуху, — терпеливо пояснил Кёя. — Движения бывают энергичными, но они всегда плавные. Наш самолет трясет, но пилоты все делают правильно. Мы падаем, как птица, значит, не разобьемся». «Ну, ты загнул», — насмешливо протянул Гокудера. Кёя смотрел в наглые веселые глаза, чувствуя, как сжимается сердце. Гудение и свист перекрыл надсадный вой, девчонка выронила бутылку и вцепилась в подлокотники. Самолет дал сильный крен влево, их мотало и подбрасывало, как от езды по песчанику. Вывалились кислородные маски. Кёя давил ногой на сумку, не отрывая взгляда от растрепанного светловолосого затылка. Гокудера обнимался со своим кейсом и не отлипал от иллюминатора. Когда все стихло и с мелодичным звуком загорелся свет, он обернулся и с улыбкой показал большой палец. Кёя отстегнул ремень, не слушая сонного бормотания командира экипажа, воткнул наушники. На экране кто-то за кем-то гнался. Английский он знал плохо, а когда сообразил выключить звук и открыл глаза, выяснилось, что Гокудеры нет на месте.
Вызванная Мари сказала, что синьор отдыхает. Кёю неожиданно накрыло так, что девчонка попятилась и убежала. Кейса на столике не было, Кёя едва вспомнил о собственных коробочках, закинул сумку на плечо. Попытался сообразить сам, куда идти, прекрасно зная, как может отдыхать удравший со своими ненаглядными коробочками синьор. Тяга Гокудеры к чистоте граничила с маниакальным пристрастием, он всюду таскал с собой смену белья и мылся с остервенением после каждой операции, как спятивший хирург, если не был тяжело ранен. И пел — что-то переливчатое, томное и непонятное. В первый раз Кёя вынес дверь, и мыться стало негде, а в следующую поездку едва не убил его, застав в одном полотенце и в очках. За время вынужденных совместных передышек на явочных квартирах Кёя успел смириться с чужими дурными привычками. Расслабляться в неподобающем виде Гокудера, разумеется, не переставал, но всегда уступал очередь, чтобы потом распевать в ванной, сколько влезет. Если Кёя не избавлялся от напряжения под душем, то дрочил после, вслушиваясь сквозь плеск воды в мелодичное мурлыканье и представляя пальцы Гокудеры у себя во рту. Стискивая зубы, кончал в бумажный платок. В прокуренном воздухе пряный запах был едва ощутим; вытирая на ходу волосы, Гокудера доставал из холодильника пиво и устраивался на кровати с лэптопом. Кёя уходил дожидаться контрольного звонка на кухню. Гокудера мешал — наплевав на безопасность, болтал по мобильнику, всегда на итальянском, смеялся хриплым сдавленным смехом и ругался — наверняка с очередной любовницей или с любовником, курил и включал телевизор. Кёя пил безвкусный чай, слушал непонятную разноязыкую трескотню, анонсы новостей, мягкий перестук клавиш и трогал губы пальцами, от которых слабо пахло спермой. Он никогда не возвращался в комнату, не нарывался на драку, Гокудера, в свою очередь, никогда не беспокоил его. Они не видели друг друга месяцами, едва обменивались приветствиями при встрече, и работа не была исключением — до сегодняшнего дня, до этого вынужденного долгого, невыносимого перелета туда и обратно.
Кёя снова услышал надсадный вой двигателей и открыл глаза, стряхивая наваждение. Постоял, бездумно глядя в белые стекла, впаянные в изогнутую панель. Ураган прошел стороной, зацепив их самым краем, и за бортом расстилалась глухая и безмолвная облачная пелена. Где находится ванная комната, Кёя не знал — он никогда не пользовался ничем, кроме удобного кресла, отвернутого к экрану телевизора. На его вкус, самолет был полным дерьмом. Гокудера чудом не взорвал этот Боинг и влюбленно называл себя его спасителем. О владельце он наверняка забыл сразу же после того, как снял с его оторванного пальца кольцо Урагана. Гокудера умудрялся жить сладкой жизнью заправского мафиозо, прослыв «наводящим ужас консильери самого Десятого», но Кёя знал, что крутой консильери оставался обычным уличным головорезом. Он сам не помнил лица покойной матери, годами не видел отца, но, в отличие от Гокудеры Хаято, ценил только независимость.
Кёя подобрал сумку. Превозмогая гнетущее, как бессонница, неуместное возбуждение, вышел из конференц-зала и отодвинул следующую дверь — за ней оказалась зона отдыха, похожая на холл борделя, темная и пустая. Он на автомате прошел до самого хвоста, открывая двери одну за другой, и когда нашел, что искал, остановился, будто шагнул на край обрыва.
В спальне было тихо, на бежевых стенах мягко сияли светильники. Кёя рассовал по карманам коробочки Облака, бросив сумку, подошел к ванной комнате, поднес согнутый палец и опустил. Приник к двери ухом. Сердце колотилось с перебоями, за неровным биением не было слышно даже гула двигателей. Он выпрямился и оборвал тишину коротким стуком.
Гокудера открыл сразу, словно караулил. Лицо ожгло паром, Кёя глотнул тяжелый воздух и сощурился на свет, преломленный зеркалами и позолотой. Белые брюки и темная, как венозная кровь, рубаха Гокудеры были переброшены через держатель для полотенец, на полке умывальника из зеленого мрамора незаконченной пирамидкой выстроились коробочки. Он поднял взгляд и увидел свои глаза, бесцветные и отсутствующие, ресницы отбрасывали на скулы резкие тени; створка поплыла, и в запотевшем зеркале отразился угол кровати за его спиной, пивная банка рядом с исписанными листами. Под вогнутым потолком беззвучно мерцал телевизор.
— Чего надо? — неласково спросил Гокудера. Голос был хриплым, смятым; Кёя скользнул взглядом по сухой ванне и лениво подумал, что Гокудера наверняка дрочил в душевой кабинке, пока варился в ней заживо; переступил порог и задвинул дверь. Прислонился к ней и сунул, задрав полы пиджака, руки в карманы.
Гокудера ощутимо напрягся:
— Тебе позвонил Десятый?
Кёя отрицательно качнул головой и посмотрел, наконец, на него, голого и босого. Мокрые волосы были зачесаны назад, остро блестели серьги в левом ухе и стальное колечко в правом соске, спутанные цепочки. Под глазом алела свежая царапина. Подрался с лэптопом? Кёя не таясь, с прицельным интересом разглядывал встревоженно распахнутые глаза, склеенные водой ресницы — изогнутые, совсем как у той девчонки, Ма-ри, — но в обманчиво слабых руках и в развороте угловатых плеч не было ничего женственного. Татуировка змеилась черными лентами, свитыми вокруг черепа, краснели следы ожогов. В дынную свежесть мыла вплетался запах распаренной кожи.
Гокудера на секунду запустил пальцы в волосы, тряхнул головой. «Вот урод», — привычно озвучил Кёя и улыбнулся. Гокудера смотрел мимо, на оттопыренные карманы его пиджака.
— Коробочки?
— Коробочки, — глухо согласился Кёя. Скулы свело, рот наполнился слюной, как будто он надкусил лимон.
Гокудера вдруг расцвел и фальшиво заулыбался, как незваному важному гостю.
— Только не психуй, ладно? Они тоже мои. Я такое обнаружил, ты не поверишь, — пояснил он с вибрирующей счастливой хрипотцой, нетерпеливым жестом вскинул и опустил раскрытые пальцы. Звякнули цепочки на браслете.
Кривясь в неконтролируемой улыбке, Кёя расстегнул пиджак, потянул его с плеч, делая шаг вперед, и запнулся, будто снова оказался на краю обрыва. Это было незнакомо и дико: он видел себя со стороны и четко осознавал, что по-настоящему растерян. Он вытряхнул из карманов свою долю на полку умывальника и повесил пиджак на створку зеркала. Пальцы сами легли на рукоятку тонфы. Гокудера огладил коробочки, расставил их, достроив свою «пирамидку», вскинул сияющие глаза и осекся на полуслове. Кёя стоял перед ним и ждал хоть какого-нибудь знака или сигнала, любого повода для срыва; он не знал, что делать, потому что не мог ударить — впервые, даже напоминание о почти сломанном носе не помогло. Гокудера нахмурился, раскрывая рот для очередной грубости или глупости; напряженно щурясь, Кёя толкнул его к стенке и шагнул следом.
Лицо Гокудеры быстро менялось, мрачнея на глазах. Кёя отвлекся на соскальзывающие капли, на нежно-бледные ареолы крошечных сосков и зацепился взглядом за длинный холмик под черным полотенцем, обмотанным вокруг бедер.
— Тебе что, плохо? Хибари?..
На последнем слове голос дрогнул.
Кёя успел заметить, как потемнели светло-зеленые глаза, и надавил губами на его губы — расслабленные, действительно мягкие. Спустя два тянущих удара сердца Гокудера ответил, и Кёя провалился в поцелуй, забирая взамен потерянной воли сразу все, что мог.
Всего оказалось мало — и влажной вкусной плоти, и коротких выдохов, и ответных касаний языка, нерешительных, почти нежных. Кёя осторожно поворачивал голову, опустив руки, не глядя, не трогая, чтобы все не испортить. Мягко скользил языком, с неторопливым расчетом оголодавшего гурмана пробирался сквозь холодок зубной пасты, алкогольную вонь, горечь табака, пока не ощутил чистое живое тепло. Навалился всем телом, толкнулся бедрами вперед и вверх, пальцы сами вплелись в мокрые волосы.
Гокудера дернулся, словно проснулся, с силой пихнул ладонью в грудь. Кёя перехватил руку, заломил за спину, сдавил шею и вбил колено между голых ног.
— Сдурел? — задыхаясь, прорычал Гокудера. Ударил по локтю, вцепился, пытаясь оторвать пальцы от горла. Кёя отпустил его, поймал запястье, сдирая браслет, притиснул руку к стене. Ткнулся в рот, попал в жесткий вскинутый подбородок, укусил его, лизнув в шею, прихватил зубами дернувшийся кадык. Всосал гладко выбритую, горчащую спиртом кожу, спустился к ямке между ключицами. Преодолевая сопротивление, повел обе руки вверх. Гокудера дышал под его губами так, словно ему было больно. С кончиков упавших на лицо прядей капало, Кёя чувствовал, как намокает ткань врезавшегося в горло воротничка. Он соединил запястья над головой, перехватив рукой, отодвинулся и дернул узел галстука вниз, расстегнул верхнюю пуговицу, следующую. Гокудера проследил за пальцами, поднял неверящий взгляд. Обычной ненависти в его глазах как не бывало — расширенные, они медленно наполнялись дрожащим смехом. Из-за сведенных за головой рук он казался бездарным актером, изображающим мученика.
Кёя выпустил запястья, уперся взглядом в зеркало рядом с ухом, изувеченным пирсингом. Очевидно, он все-таки все испортил; зато не сомневался, что сможет ударить, — и в эту прекрасную секунду руки Гокудеры легли ему на плечи. Пальцы скользнули к шее, дотронулись там, где зло колотился пульс. Кёя наклонил голову и потерся щекой о подставленную ладонь. Тяжелые веки сомкнулись сами собой. Он наощупь распутал влажный узел, полотенце упало.
Член оказался наполовину возбужденным, толстым, горячим; проминая его пальцами, Кёя нашел губами припухший рот. Усмехнулся, не открывая глаз. Гокудера, неожиданно цепко взявший его за яйца, тихо фыркнул и разжал кулак, придавил основание его члена, прошелся уверенно пальцами поперек бедра, обжимая через брючину твердый ноющий ствол. Выдохнул ругательство, и Кёя накрыл губами его изумленно приоткрытые губы.
На этот раз поцелуй вышел мокрым, неряшливо-жадным. Гокудера увлеченно отзывался, будто дорвался. Его дыхание еще пахло ментолом и перечной мятой, и Кёя вылизывал зубы, обсасывал упругий язык, стремясь избавиться от холодного привкуса. Упоительно и сладко, словно утолять долгую жажду, но даже этого, и пальцев на члене было мало.
— Мало, — непослушными губами беззвучно сказал Кёя, ему хотелось узнать на вкус и запах кожу, такую уязвимую под его ладонью, насытиться до предела. Он открыл глаза и наклонил голову, опустился на одно колено. Гокудера напрягся, может быть, даже собирался остановить, но промолчал. Его руки расслабленно повисли вдоль тела. Член подрагивал, ровный, с темно-розовой обнаженной головкой, блестевшей от влаги. Короткие завитки темно-русых волос, подтянутые некрупные яички. Кёя накрыл их ладонью, прижал член к напряженному животу. Раздвинув пальцы, длинно лизнул ствол, мокрую головку. Вкус был незнакомым, жарко-соленым: пот, душистое мыло; собственный волнующий запах кожи, нежной и горячей. Гокудера переступил, расставляя ноги, требовательно качнул бедрами. Кёя отпустил член, взял его в рот. Ствол тяжело лег на язык, тугая головка толкнулась за щеку, в нёбо; Кёя поймал ее и сжал губами.
Гокудера сдавленно выругался. Кёя не выдержал, освободив рот, припал к запястью под оборванными ремешками, ощупал языком родинки. Раскрытые пальцы мелко дрожали; он всосал средний и безымянный, медленно погладил языком, растягивая удовольствие. Гокудера ритмично, привычно-быстро приласкал себя свободной рукой, потом вдруг потрепал его по макушке. Кёя вытолкнул пальцы и вскинул глаза.
— Ну, ты даешь, — хрипловато сказал Гокудера и неровно рассмеялся.
Кёя плавно встал. Гокудера, ухмыляясь, снова накрыл пах ладонью; Кёя машинально перехватил запястье и завернул руку за спину, тесня его к широкой полке умывальника. Гокудера пятился, не пытаясь высвободиться. Его мерзкая ухмылка пропала. Кёя распахнул одной рукой дверцу шкафчика, зашарил по полке — посыпались флаконы шампуня, упаковки ватных шариков, мыла — и вытянул из аптечки длинную ленту презервативов.
— Так. Ладно, — сухо сказал Гокудера. Кёя качнулся, оглушенный; правый висок, в который прилетел острый кулак, взорвался слепящей болью. Гокудера неуловимо пригнулся, уходя от ответного удара, со стуком раскатились по полу сбитые тонфой коробочки. Выругавшись сквозь зубы, он упал на колени, сгребая свое добро. Кёя смотрел сквозь сероватое марево на белую худую спину левым глазом. В правый будто сыпанули толченого стекла.
— Вот урод.
Гокудера, озираясь, поднялся и бережно ссыпал коробочки на дальний конец полки. Укрыл полотенцем. Его ягодицы почти не контрастировали с незагорелой кожей, поджарые, покрытые светлыми волосками, с глубокими ямочками ниже неестественно узкой талии. Кёя шагнул, как слепой, с трудом поднял голову, встречаясь с пристальным взглядом в зеркале.
— Может, скажешь, какого черта с тобой творится? — спокойным тоном спросил Гокудера. Его волнение выдавали только пальцы, беспокойно теребившие край полотенца.
Кёя разомкнул губы и честно признался:
— Я не знаю.
Гокудера хмыкнул и пустил воду. Наклонившись, плеснул себе в лицо, жадно поймал ртом струю.
Кёя подобрал презервативы, оторвал один квадратик и невнятно спросил, зажав его в зубах:
— Кто тебе позволил рисковать чужими жизнями?
Гокудера разогнулся, утерся, следя за тем, как он расстегивает ширинку, не трогая ремня. Возиться с пуговицами, затем с резинкой пришлось вслепую — Кёя смотрел неотрывно, щуря больной глаз. Пальцы скользили и пачкались в густой смазке.
— Ты открывал коробочки, — осудил он. — Это непростительно.
Гокудера развернулся, возмущенно вскинул и уронил руки. Кёя перевел взгляд ниже, на полуопавший член — тот заметно дернулся.
— Какая разница, открывал или не открывал! С чего ты решил, что я буду с тобой трахаться, урод?
— Можешь просто не мешать мне, — разрешил Кёя, переждав подкатившую ярость. Сложил тонфы поверх полотенца, отстраненно жалея, что нет времени снять и повесить брюки, и заверил: — Тебе понравится.
Гокудера знакомо засверкал глазами, тонкие брови сошлись в одну линию, и лоб прорезала морщина. Он сел на полку умывальника, прислонился к зеркалу, демонстративно скрестил руки. Под кожей вздулись закаменевшие мускулы. Нужно плавно, вспомнил Кёя, плавно, но не медленно, взял его за руку и попросил:
— Можно?
Гокудера смотрел на него, как на больного. Кёе было наплевать. Он долго сосал ему пальцы, по одному забирая в рот до самых колец, потом перецеловал дрожащие кончики. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Кёя поднял тяжелые веки и застыл, сообразив, что было не так.
— Ты открывал их.
— А?..
Гокудера облизал губы, глядя непонимающе и пьяно. Кёя резко повернул его руку с тремя новыми кольцами тыльной стороной вверх.
— Мои коробочки — части системы, просто открыть недостаточно, — забормотал Гокудера, выдираясь из захвата. — Кольца были внутри, я вычислил алгоритм, открыл их по очереди, но без четырех коробочек Облака, которые забрал ты, собрать систему невозможно. Теперь все получится.
Кёя оцепенел от бешенства. Руки сами огладили нежную кожу бедер, с нажимом развели колени в стороны.
— Не получится, — сказал он и забросил конец галстука на плечо. — Я не разрешаю.
— Да пошел ты… Хочешь, откроем вместе?
Гокудера перехватил его взгляд, с ревнивым интересом опустил глаза и зажмурился.
Кёя молчал, сосредоточенно пристраиваясь и сразу толкаясь внутрь. Гокудера стойко пережидал мучительное для обоих проникновение, потом не выдержал — обхватил за шею, стукнувшись о зеркало затылком, часто задышал. Кёя раскрывал его собой, давил плавно, но настойчиво. Сжал прохладные ягодицы, потянул на себя. Гокудера сполз, обхватывая его ногами, схватился одной рукой за створку. Простонал сквозь зубы:
— Не удержишь.
Кёя стиснул челюсти, дыша носом. Медленно возразил:
— Удержу. Ты меня не впускаешь.
— Пошел ты, — запинаясь, повторил Гокудера. Он дрожал и цеплялся за шею, сдавливал бока коленями, словно боялся упасть. Кёя продвигался с трудом, расслабляясь и концентрируясь, как на медитации.
— Тесно.
— А ты чего ожидал, мать твою?
Кёя остановился и открыл глаза. Перекошенное болью, мокрое от пота лицо выглядело по-детски возмущенным. Гокудера смотрел сквозь упавшую спутанную челку, закусив губу.
— Я не трахаюсь в жопу, урод, — пояснил он дрожащим голосом и усмехнулся. Получилось жалко. Он с вызовом вскинул подбородок: — Ты вообще соображаешь, кто я такой…
Его голос опять сорвался. Кёя привычно балансировал на краю, изучая подозрительную царапину.
— Значит, никакого оружия в коробочках не обнаружено?
Гокудера лизнул ладонь, потеребил свой мягкий член и заворчал:
— Обнаружено… кое-что. Кое-кто. Тебе понравится.
Кёя уловил долгожданное расслабление и продолжил двигаться, часто и неглубоко, коротко привставая на носки.
— Потом. Отсосешь у меня, — дергаясь в такт, выдохнул Гокудера и взвыл в прижатый кулак.
— Как скажешь, — выговорил Кёя. Куда сложнее было бы отпустить его — такого, неловкого и грациозного одновременно, гибко подающегося навстречу. Чувство, что он с трудом удерживается на краю обрыва, пропало; Кёя все-таки сорвался вниз, но вместо падения осталось только щемящее чувство полета.
Вытащив слегка обмякший член, он сразу опустился на колени. Не то чтобы горел желанием — просто держал слово и знал, как доставить удовольствие, которое привык получать сам. Гокудера не продержался и минуты, кончая с такими жалобными стонами, что Кёя опять завелся. Сполоснув рот, он стянул презерватив, бросил в раззолоченную урну. Вымыл руки, застегнулся и аккуратно подтянул галстук.
Гокудера сидел на умывальнике и толкал пальцем коробочки. Чай, подумал Кёя, разглядывая полукруг из пяти одинаковых синяков на его бедре. И спать.
Гокудера начал, не поднимая головы:
— Послушай…
— Ничего не открывай, — перебил Кёя, взял тонфы, снял с зеркала пиджак и добавил: — Без меня.
Откатив дверь, все-таки не утерпел:
— Кто у тебя в коробочке?
— Кошка… Постой, — окликнул Гокудера и замолчал.
— Спокойной ночи, — сказал Кёя и презрительно фыркнул: — Кошка…
Не дождался обычного ругательства и задвинул дверь.
Мирно гудели двигатели, в иллюминаторах синело вечернее небо. Кёя достал телефон и высветил экран. Лететь оставалось шесть с половиной часов.
Чай и сон, напомнил он себе, но вместо того, чтобы уйти, прислонился к двери. За спиной ровно зашумела вода, потянуло душистой дынной свежестью. Гокудера вполголоса замурлыкал знакомый мотивчик, потом запел. «Ю джаст ту гуд ту би тру». Фрэнки Вэлли, угадал Кёя, и даже слова вспомнил — ай лав ю бэйби, ай нид ю бэйби. Он бросил пиджак и тонфы на кровать, к зачехленному лэптопу. Машинально подпевая, съехал по двери и с улыбкой закрыл глаза.