Хибари/Гокудера Долг

Автор: Skata

Гокудера третий час лежал на школьной крыше, хмуро пялясь в небо. Настроение было на редкость паршивое. Идти домой не хотелось. Двигаться тоже. Не хотелось ничего вообще. День не задался с самого утра.
Этим прекрасным солнечным утром он направился к Десятому, чтобы вместе с ним пойти в школу, но у самой калитки нос к носу столкнулся с Бьянки. От неожиданности сестра уронила на него свой новый кулинарный шедевр и вернуться домой Хаято помогло не иначе как чудо. Оказавшись у себя, он тут же рухнул на кровать и полдня провалялся в полной отключке.
Очнувшись, Гокудера решил, что на сегодня лимит неудач исчерпан, и радостно побежал искать Десятого. Но, как выяснилось, полоса невезения только началась. На уроке математики прошёл полугодовой тест, и Десятый его не сдал. Не сдал исключительно потому, что правой руки Десятого, а именно Гокудеры Хаято, не было рядом. В этом сам Хаято не сомневался ни на секунду. Подрывник долго просил о прощении, Десятый перепугано махал руками и отнекивался, Ямамото ржал.
А часом позже этот бейсбольный идиот в который уже раз удивил всех очередным невероятным улучшением своей не менее невероятной техники. Десятый смотрел с нескрываемым восторгом и от души поздравлял его, Реборн сказал, что Ямамото сделал серьёзный шаг на пути к профессиональному киллеру, сам Ямамото снова глупо смеялся.
Сбить бумажный самолётик шашкой Гокудере до сих пор не удалось.
Финальным аккордом стала как нельзя вовремя опустевшая сигаретная пачка.
Гокудера взвился на ноги и с размаху пнул ее.
— Чтоб вас всех!
Помятая пачка ударилась в сетку, отскочила от неё и, описав изящную дугу, не больно и очень обидно стукнула Хаято по коленке.
— Да вы все сговорились, что ли?! — раздражённый вскрик, пара ярких ругательств, и в несчастную пачку летит горящий снаряд.
Поглядев на чёрное пятно на поверхности крыши, Гокудера снова выругался, сунул руки в карманы и поплёлся за сигаретами.
Широкая стрелка школьных часов, дёрнувшись, соскользнула за единичку.

Но, похоже, этот проклятый день не кончится никогда.
Около круглосуточного магазина к подрывнику цепляется местная шпана. Четверо, и не самые крепкие на вид. Требуют денег. Гокудера с чувством шлёт их всех к лешему и советует не нарываться, но тут появляется пятый. Потом шестой. Шестой смеётся и предлагает разойтись миром, но ни о каком мире для Гокудеры сегодня речь не идёт. Когда в шпану несётся двадцатый снаряд, их уже семеро, и у одного из них кольт, а у троих ножи. Когда Гокудера отлетает к стене, ощутимо приложившись плечом о камень, бандюг уже больше десятка. Его бьют под рёбра, и собственный хрип он слышит сквозь вязкий туман. Ещё, кажется, слышит насмешку и какую-то хрень о симпатичных мордашках. Его подымают за шиворот и грубо встряхивают, но тут происходит что-то странное, потому что его отпускают, неуверенно роняют обратно на землю. Гокудера теряет сознание.

И приходит в себя уже в кабинете Дисциплинарного комитета.
Подождав, пока потолок перестанет шататься, опирается на локоть и настороженно осматривается по сторонам.
На широком подоконнике неподвижно сидит Хибари Кёя.
Подрывник резко вскакивает на диване; плечо простреливает, и остро отдаётся где-то в левом боку. Гокудера сипло ругается сквозь зубы.
Хибари косится на него и долго, оценивающе разглядывает.
— Что? — не выдерживает Хаято.
Кёя только фыркает. Это бесит.
— Какого хрена ты меня сюда притащил? Я тебя просил?!
То, что теперь он обязан Хибари Кёе, бесит куда больше.
— Какого ты влез?!
— Вернёшь долг через три дня. Здесь. В семь часов вечера, — Хибари спрыгивает с подоконника и направляется к двери.
— Да ни черта я не собираюсь тебе…
— Советую всё же прийти, — голос Хибари не меняется ни на тон, но из-под пиджака тускло поблёскивает край тонфы.
Когда дверь за ним закрывается, Хаято вспоминает про повреждённую руку. Оттягивает в сторону воротник – под футболкой белеет тугая аккуратная перевязка.
Гокудера решает пока не говорить ничего Десятому.

Три дня спустя он как последний идиот стоит посреди кабинета Хибари.
Полутёмный кабинет пуст.
Гокудера уже готов высказать всё, что думает по этому поводу, но едва только открывает рот, глава Дисциплинарного комитета бесшумно возникает у него за спиной.
Хаято резко разворачивается, смотрит хмуро и с вызовом.
— Ну? Здесь я.
Хибари равнодушен как всегда.
— Раздевайся.
Подрывник недоумённо моргает:
— Чего?
— Ты слышал.
Гокудера зябко поводит плечом, по-прежнему непонимающе глядя на Кёю, но тот молчит. Хаято нерешительно расстёгивает рубашку:
— Зачем это?
Тишина. Рубашка с мягким шелестом ложится на спинку кресла.
— Кеды.
— Да что за дерьмо ты затеял?!
Кожу на шее обжигает колючим металлическим холодом. Хибари чуть улыбается, застывая в миллиметре от удара.
— Ещё вопросы?
Хаято не силён в рукопашном бою. Сопротивляться – себе дороже.
Кеды остаются под креслом. Подрывник испугано и злобно глядит на Кёю. Жутко даже подумать об этом, но он уже знает, что будет дальше.
— И всё остальное.
— Да иди ты к чёрту!!
Хаято не успевает опомниться, как его опрокидывают на диван. Одной рукой Хибари удерживает тонфу у горла, другой – раскрывает пряжку ремня и стаскивает с Гокудеры джинсы. Хаято близок к истерике.
— Твою мать, ты вконец охренел!! — он тщетно пытается высвободиться. — Отвали от меня!.. Я… я не хочу!
— Правда? — Кёя наклоняется к самому лицу, на губах ни тени улыбки. — А что тогда ты искал той ночью среди этого стада?
— Да я!.. — металл сильней прижимается к шее, воздуха не хватает. Вместо слов получается неразборчивый хрип.
Всей одежды на нём теперь – напульсник и пара браслетов.
Хибари только сбрасывает форменный пиджак и расстёгивает брюки.
Хаято стыдно себе в этом признаться, но когда Кёя, отложив оружие на пол, заводит его руки за голову и опускается сверху, ему безумно, до отчаяния страшно.
Кёя чуть склоняет голову на бок:
— Боишься? — Отвечать бессмысленно так же, как и отрицать. — Три дня назад всё могло быть намного хуже.
Хаято судорожно сглатывает, в горле сухо, а перед глазами маячит банка со смазкой. Где Хибари её достал, подрывник предпочитает не выяснять.
Скользкие пальцы оказываются внутри, и Гокудера шипит, как мокрая кошка, которую вот-вот снова окунут в ледяную воду, и пробует вырваться, но его руки сжимает уверенная, жёсткая хватка. Хаято как никогда остро сознаёт, насколько же силён этот Хибари Кёя.
Подготовка занимает не больше минуты.
Хибари даже сейчас остаётся самим собой.
Убрав пальцы, почти мгновенно входит в него, и движется чётко, плавно и как будто бы коротко, словно экономит силы.
Гокудера уже не шипит, только стискивает зубы и изо всех сил старается отвлечься от ощущений.
— Не дёргайся, будет проще, — бесцветно замечают над ухом.
И Хаято очень хочет отвернуться или зажмуриться – но не может. Раскосые голубые глаза держат взгляд так же цепко, как и холодные пальцы, сомкнувшиеся на запястьях за головой.
Всё заканчивается неожиданно быстро.
В момент оргазма Кёя на несколько секунд прикрывает глаза. За миг до этого Хаято мерещится отражение какой-то эмоции на дне тёмных зрачков. Похоже на злость.
Это пугает едва ли не больше, чем всё, что с ним сегодня случилось.
Гокудера наконец зажмуривается и мечтает поскорее остаться один.
Поднявшись, Хибари набрасывает на него тонкую простыню. Разгладив брюки ладонями, застёгивает ширинку.
Хаято, вжавшись в мягкую кожаную обивку, жалеет, что не может провалиться сквозь землю вместе с диваном, и, завернувшись в простыню по самую шею, оцепенело следит за тем, как Кея расправляет воротничок белой рубашки.
Каждая секунда идёт за десять.
— Никогда не подставляйся, — не оборачиваясь, отчётливо произносит Хибари Кёя и, подхватив со спинки стула пиджак, выходит из кабинета.
Хаято скручивается на диване в клубок и накрывается с головой.

С этого вечера проходит неделя, но чёрная полоса не желает заканчиваться. А бумажный самолётик не желает взрываться.
Гокудера вдвое увеличивает заряд. Радиус действия взрывчатки расширяется соответственно, но самолётик всё так же мирно парит над головой. Максимальный процент нитроглицерина – бесполезно. Новая экспериментальная шашка – и тот же результат. Только всё больше ссадин и ран на теле. И сконцентрироваться всё сложней. А времени нет.
Хаято со злости заряжает шашку пятикратной дозой тротила и запускает по ненавистной мишени. Но то ли ошибается в вычислениях, то ли задаёт неверную траекторию, то ли во всём виновато это кошмарное невезение, но вот ещё шашка летит вверх, а через мгновение уже падает на него. Падает неестественно медленно. Настолько, что Хаято успевает заметить серебристую вспышку – и полсекунды спустя пугающе близко с треском вспыхивает и разваливается старое дерево.
Из рассеивающегося дыма неспешно появляется Хибари Кёя; в руках у него тонфа, чёрная от золы.
Он мельком осматривает Хаято с головы до ног и, уходя, бросает через плечо:
— Завтра в семь.

Гокудера не знает, что заставляет его прийти. Надеется, что гордость, но скорее всего всё-таки глупость.
Хибари лежит на диване, подложив руки под голову, и глядит в потолок. На появление Гокудеры никак не реагирует.
Подрывник, стиснув руки в карманах, ждёт. Ждёт долго, больше четверти часа. Подойти самому не пускает страх.
Эта сволочь Хибари Кёя специально действует ему на нервы.
Наконец, Хаято не выдерживает – да сколько можно! – и шагает вперёд. Чтобы тут же замереть на месте от тихого невыразительного:
— Сыграй.
Гокудера ошарашено смотрит на Кёю. Тот глазами указывает в сторону.
В дальнем углу – небольшое пианино; должно быть, его притащили сюда эти парни из Дисциплинарного комитета.
Гокудера давится нервным смешком и уже готов выдать гадость, но Кёя, словно догадавшись, переводит на него взгляд, и слова застревают в глотке. И подрывник вдруг страшно завидует этому Хибари Кёе – он тоже хочет уметь так смотреть.
— Что? — севшим голосом спрашивает Хаято.
— Что хочешь.
Гокудера идёт к инструменту, садится, неуверенно берёт несколько аккордов – звук прекрасный и чистый, впрочем, другого ожидать не приходится.
Хаято машинально разминает холодные пальцы и касается клавиш. В тишине полутёмного кабинета растворяются звуки Четырнадцатой сонаты Бетховена. Почему он выбрал именно её, Хаято не знает, он просто играет первое, что вспоминают руки, что угодно, лишь бы играть – молчание осязаемо давит на плечи.
В последних трёх аккордах он делает две ошибки – ладони мокрые, руки соскальзывают с гладкой поверхности клавиш. Закрывая инструмент, умудряется уронить крышку на пальцы. Отсрочка получилась недолгой. Чёрт.
Он осторожно поднимает глаза на Хибари.
— Свободен.
Хаято моргает. Он ослышался? Или нет?..
А Кея всё так же неподвижно разглядывает на потолке закатные тени.
Подрывник нетвёрдо встаёт и направляется к выходу. Уже касается двери, когда:
— Не подставляйся.
Гокудера замирает. Медленно оборачивается и ждёт. Ждёт, толком не зная, что хочет услышать, ждёт, сжав ручку до побелевших костяшек. Ждёт, пока Кёя не переводит взгляд на него.
Кажется, Хаято начинает понимать, что происходит. Почему-то понимание отзывается в нём очень болезненно. Подрывник чуть слышно выдыхает и пытается собраться с мыслями, но тут Кёя закрывает глаза.
И вот это точно уже слишком.
Хаято распахивает дверь и срывается бежать, подальше от проклятого кабинета. Подальше от мягкого дивана, молчания, тишины и оранжевых бликов на потолке.
Убегая, Гокудера ненавидит всё вокруг. Ненавидит весь мир. Ненавидит сам себя.
Но больше всего он ненавидит Хибари Кёю.
За то, что едва не сказал ему спасибо.

За день до решающей битвы Хаято приходит к Хибари сам.
При виде Гокудеры Кёя ухмыляется и выпускает птицу в растворённое настежь окно.
Поворачивается к Хаято.
— Ты должен там быть! — не так, совсем не так, но это же Гокудера, в конце-концов, ему же не нужна помощь, за него всё делают зажжённые шашки.
Кёя зевает. Ответ предсказуем, как заход солнца в окнах.
— Я никому ничего не должен.
Хаято чертыхается про себя. Пальцы в кулак, глаза в сторону – решиться, во что бы то ни стало решиться.
— Я… прошу, — почти шёпотом.
— Мм?
— С тобой у нас будет больше шансов выжить.
Кёя улыбается.
По спине Гокудеры бегут мурашки.
— Рад, что ты понимаешь, — голос Кёи как патока, расслабленный, ленивый, насмешливый. — Хорошо.
Хаято напряжённо следит за ним.
— Садись.
Чёрт.
Хибари по-прежнему улыбается, а у подрывника леденеют руки.
В голове шелестит такое же ленивое и насмешливое: а чего ты ожидал, Хаято? Отделаться парой сонат, когда ставки высоки, когда завтра кто-то может не вернуться домой?
Только бы не Десятый, не Десятый!.. Гокудера заставляет внутренний голос заткнуться и тихо опускается на диван.
Кёя тёмно-синей лентой завязывает ему глаза.
Это неприятно и одновременно к лучшему – не видеть, не чувствовать на себе этот взгляд, как тогда… К лучшему.
Хаято вздрагивает – холодные пальцы быстро и аккуратно расстёгивают рубашку, чуть касаясь кожи, – тепло словно вытекает из тела. Под рубашкой ничего нет, кроме пластырей и перевязки; эта полосатая шипящая дрянь сильно его потрепала.
Но мысль о варийском ублюдке исчезает мгновенно, когда рубашку стягивают к плечам. Хаято ждёт, не шелохнётся, и беспрерывно твердит себе, что Хибари Кёя действительно нужен Вонголе. А пальцы тем временем пробегаются по обнажённым ключицам и невесомо очерчивают края бинтов.
Кея усмехается еле слышно и – Хаято давится вдохом – прихватывает губами сосок. Чуть прикусывает, обводит языком, играется, и подушечками пальцев поглаживает второй. Отстранившись, бесшумно дует на него, усмехается и опять целует.
Хаято не понимает, что происходит. В голове туман, а стук крови в ушах заглушает шум ветра за окном. Хибари, не отрываясь, неспешно расстёгивает его ремень и ширинку. Напоследок скользнув языком вокруг обоих сосков, притягивает Хаято поближе и целует в живот – горячий выдох обжигает кожу. Спускается вниз.
Осторожное, лёгкое прикосновение губ – и Хаято замирает, не веря. Это не он, и не Кёя, и это чёрт знает что, и наверное у него попросту едет крыша. Но сердце колотится громче, а поцелуи становятся всё настойчивее, и губам теперь помогают руки – прохладные, гладкие, почти нежные.
Хаято мелко трясёт.
Дыхание с едва слышным, подрагивающим свистом вырывается через приоткрытые губы. Гокудера облизывается и вцепляется пальцами в обивку дивана.
Кёя медленно – невыносимо, нарочито медленно – наращивает темп.
Наигравшись, сильнее прихватывает середину – дразнящее, совсем чуть-чуть – ровно настолько, чтобы Хаято окатило волной удовольствия, заставляя податься навстречу.
Гокудера жмурится под повязкой и кусает губы – сдержаться бы, не произнести вслух это невозможное «Ещё!..»
А язык и руки скользят всё уверенней и быстрей. Перед глазами вспыхивают и гаснут маленькие разноцветные искорки.
Хаято уже не справляется с голосом, короткую фразу приходится делить на два выдоха:
— Я… сейчас…
Кёя не отстраняется.
Оргазм похож на стремительное солнечное затмение.
По телу разливается мягкая усталость, неторопливо и гулко стучит в висках, и Хаято сейчас всё равно, что с ним сделает Кёя. Что угодно, теперь – пусть. Ещё бы пару минут тишины…
Сухой щелчок закрывшейся двери возвращает Гокудеру в реальность. Он сдёргивает с глаз повязку – в кабинете никого.
Хаято несколько минут ошалело смотрит на красивую тёмную ленту, а потом упирается локтями в колени и закрывает лицо ладонями.
Подрывник наконец-то всё понимает.